Илья Варшавский - Сборник [СИ]

Тут нужно сказать, что еще до всего этого я был замешан в одной очень некрасивой истории. Все, казалось, было забыто, но вот неожиданно возникла угроза разоблачения. Ситуация была очень запутанной, связанной с моими прежними дружками и одной женщиной, которая поневоле оказалась в центре событий. По этому делу велось следствие. Я мог бы выйти сухим из воды, прямых улик против меня не было, но тогда бы пострадала эта женщина, человек, в общем, к делу непричастный. Вместе с тем, если бы я признался, на меня бы свалили и чужие грехи. Словом, случай как раз для электронной совести.

Целую неделю я потратил, чтобы перевести вою эту ситуацию на перфокарту. Наконец, все было готово. Я включил машину, контрольная лампочка не горит. Видно, где-то внутри перегорел предохранитель. Кинулся к соседу, его нет дома, на завтра у меня повестка к следователю. Разволновался я ужасно. В конце концов, решил попробовать сам что-нибудь сделать. Снял заднюю крышку и обомлел. Никакой электроники там и в помине нет. Просто, когда нажимаете рычаг, подскакивает металлический шарик, который потом падает либо в левую половину лотка, либо в правую и там замыкает контакты. Словом, все зависит от чистой случайности, либо «да», либо «нет», еще примитивнее рулетки.

Трудно передать, каким для меня это было разочарованием! Ведь я слепо во все верил. Напился я в тот день до скотского состояния, а когда вернулся домой… В общем, свел с этим соседом все счеты. В результате получил три года.

И знаете ли, все эти три года думал. Хотелось во всем разобраться. Ведь все-таки эта самая электронная совесть мне чем-то помогала. Ну, глаза — глазами, тут понятно. Может быть, если б мы чаще смотрели людям в глаза, все было бы иначе. А вот этот шарик. Решение сложных этических проблем с пятидесятипроцентной вероятностью правильных ответов. Ведь это — не так мало. Каждый из нас, действуя в сложных обстоятельствах, допускает значительно больше ошибок. Если бы все люди в пятидесяти случаях из ста поступали бы правильно, наверняка человечество было бы уже иным. И машины никакой тут не надо. Обыкновенная монетка, орел или решка. О, я предвижу ваши возражения. Вы хотите сказать, что человек, бросая монетку, может невольно сжульничать. Не зря говорят, что нет большего хитреца, чем тот, кто старается обмануть самого себя. Однако, в данном случае есть способ, исключающий любой самообман. Смотрите, как это делается! — Он вынул из кармана несколько двухкопеечных монет. — Нет, это слишком легкие, нужно что-нибудь потяжелее. Благодарю вас! Вот как раз то, что требуется.

Он положил монету между указательным и большим пальцем и, ловко закрутив, щелчком пустил ее вверх.

— Глядите! — Монета шлепнулась к нему на ладонь. — Герб! Это у меня всегда означает «да». Тут, как видите, безо всякого мошенничества.

Он снова внимательно поглядел мне в глаза, затем подмигнул и, зажав в кулаке мой двугривенный, направился к пивному ларьку.

Петля гистерезиса

Хранитель Времени был тощ, лыс и высокомерен. На его лице навсегда застыло выражение, какое бывает у внезапно разбуженного человека.

Сейчас он с явным неодобрением глядел на мужчину лет тридцати, расположившегося в кресле напротив стола. Мощные контактные линзы из синеватого стекла придавали глазам незнакомца необычную голубизну и блеск. Это раздражало Хранителя, он не любил ничего необычного.

Посетитель обернулся на звук открывшейся двери. При этом два блика — отражение света настольной лампы — вспыхнули на поверхности линз.

Хранитель, не поворачивая головы, процедил:

— Принесите мне заявление… э…

— Курочкина, — подсказал посетитель, — Курочкина Леонтия Кондратьевича.

— Курочкина, — кивнул Хранитель, — вот именно Курочкина. Я это и имел в виду.

— Сию минуту! — Секретарша осторожно прикрыла за собой дверь.

Курочкин вынул из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку.

— Разрешите?

Хранитель молча указал на пепельницу.

— А вы?

— Не курю.

— Никогда не курили? — спросил Курочкин просто так, чтобы заполнить паузу.

— Нет, дурацкая привычка!

— Гм… — Гость поперхнулся дымом.

Хранитель демонстративно уткнулся носом в какие-то бумаги.

«Сухарь! — подумал Курочкин. — Заплесневевшая окаменелость. Мог бы быть повежливее с посетителями».

Несколько минут он с преувеличенной сосредоточенностью пускал кольца.

— Пожалуйста! — Секретарша положила на стол Хранителя синюю папку с надписью: «Л.К.Курочкин». — Больше ничего не нужно?

— Нет, — ответил Хранитель, не поднимая головы. — Там, в приемной, еще кто-нибудь есть?

— Старушка, которая приходила на прошлой неделе. Ее заявление у вас.

— Экскурсия в двадцатый век?

— Да.

Хранитель поморщился, как будто у него внезапно заболел зуб.

— Скажите, что сейчас ничего не можем сделать. Пусть наведается через месяц.

— Она говорит… — неуверенно начала секретарша.

— Я знаю все, что она говорит, — раздраженно перебил Хранитель. — Объясните ей, что свидания с умершими родственниками Управление предоставляет только при наличии свободных мощностей. Кроме того, я занят. Вот тут, — он хлопнул ладонью по папке, — вот тут дела поважнее. Можете идти.

Секретарша с любопытством взглянула на Курочкина и вышла.

Хранитель открыл папку.

— Итак, — сказал он, полистав несколько страниц, — вы просите разрешения отправиться в… э… в первый век?

— Совершенно верно!

— Но почему именно в первый?

— Здесь же написано. Хранитель снова нахмурился:

— Написано — это одно, а по инструкции полагается личная беседа. Сейчас, — он многозначительно взглянул на Курочкина… — вот сейчас мы и проверим, правильно ли вы все написали.

Курочкин почувствовал, что допустил ошибку. Нельзя с самого начала восстанавливать против себя Хранителя. Нужно постараться увлечь его своей идеей.

— Видите ли, — сказал он, стараясь придать своему голосу как можно больше задушевности, — я занимаюсь историей древнего христианства.

— Чего?

— Христианства. Одной из разновидностей религии, некогда очень распространенной на Земле. Вы, конечно, помните: инквизиция, Джордано Бруно, Галилей.

— А-а-а, — протянул Хранитель, — как же, как же! Так, значит, все они жили в первом веке?

— Не совсем так, — ответил ошарашенный Курочкин. — Просто в первом веке были заложены основы этого учения.

— Джордано Бруно?

— Нет, христианства.

Некоторое время Хранитель сидел, постукивая пальцами о край стола. Чувствовалось, что он колеблется.